ВЕРМЕЛЬ ДМИТРИЙ ФИЛИППОВИЧ

Видный экономист-аграрник, крупный ученый в области экономики сельскохозяйственного производства, доктор экономических наук, профессор, Заслуженный деятель науки РФ

Родился 30 ноября 1923 г. в г. Москва, в семье литуратурный работников. Со второго курса института в 1943 г. был призван в Советскую Армию. Участвовал в боях на Волховском, II и III Прибалтийских фронтах, сержант, командир отделения против танковых орудий. Был дважды ранен. После излечения в госпиталях возвращался в строй.

Награжден орденом «Отечественной войны I cm пени», а также 12 медалями, в том числе «За боевые заслуги», «За Победу над Германией, «За освоение целинных земель», «XX лет победы в Великой Отечественной войне», «40 лет победы в Великой Отечественной войне».

В июле 1941 г. вместе со своими одноклассниками в числе многочисленных отрядов молодежи участвовал в строительств линии обороны на р. Десна в районе г. Рославль Смоленской области.

Среднюю школу окончил в  с. Майдан Мордовской АССР.

С августа 1942 г. по май 1943 г. учился в Пушкинском сельскохозяйственном институте на агрономическом факультете. I

С января 1944 г. по март 1945 г. участвовал в боях на Волховском, 2-м и 3-м Прибалтийских фронтах. Был солдатом и сержантом-наводчиком миномета, командиром отделения противотанковых ружей и орудия прямой наводки.

После демобилизации в сентябре 1945 г. вернулся в Москву и поступил на второй курс экономического факультета Московской сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева, которую с отличием окончил в 1949 г.  Во время обучения в академии, Д.Ф. Вермель активно участвовал в студенческих научных кружках кафедр политической экономии и экономики сельского хозяйства. По материалам производственной практики в совхоз¹ «Большевик» Московской области, получил премию за доклад на II конференции студенческих научных работ Академии в 1946 г. За другой доклад по материалам практики в Амурском зерносовхозе Амурской области в 1949 г. был отмечен первой премией Межвузовской студенческой научной конференции.

После окончания Академии был оставлен в аспирантуре кафедры экономики сельского хозяйства. Аспирантскую подготовку совмещал с активным участием в общественной жизни факультета и работой внештатного редактора экономической ре­дакции издательства сельскохозяйственной литературы («Сельхозизд»). По материалам кандидатской диссертации написал изданную в 1951 г. брошюру «Орошаемый участок в колхозе «Заволжье».

В аспирантские годы во время выездов в районы Саратовской и Чкаловской (ныне Оренбургской) областей началась продолжавшаяся во все последующие годы активная работа Д.Ф. Вермеля как лектора в массовых аудиториях. После досрочного окончания аспирантуры и представления на защиту диссертации, в сентябре 1951 г. был направлен Министерством высшего образования в Омский сельскохозяйственный институт. Работая там преподава­телем, старшим преподавателем, доцентом, читал лекции и вел занятия на экономическом и других факультетах по дисциплинам «Экономика сельского хозяйства», «Планирование народного хозяйства» и «История сельского хозяйства России».

В период работы в Омском сельскохозяйственном институте опубликовал ряд брошюр и статей, посвященных обобщению родового опыта колхозов, совхозов и машинно-тракторных станций в области экономики и организации сельскохозяйственного производства.

Работая деканом экономического факультета, осуществлял общую методическую и организационную работу по координации  содержания экономических дисциплин и переходу от сдачи выпускниками государственных экзаменов к выполнению и защите дипломных работ. Систематически выезжал для чтения лекций в районы Омской области и выступал на областных семинарах лекторов и пропагандистов.

В 1960 г. Д.Ф. Вермель был переведен в первый, созданный в целинных районах Казахстана Акмолинский (впоследствии Целиноградский) сельскохозяйственный институт, где работал доцентом, заведующим кафедрами политической экономии, экономики сельского хозяйства, деканом факультета. С начала 1961 Д.Ф. Вермель активно включился в координируемую ВНИИЭСХ разработку производственных типов сельскохозяйственных предприятий. Д.Ф. Вермелем с участием ряда аспирантов на основе обобщения массового материала по шести областям Целинного края были выделены производственные типы зерно-животноводческих, скотоводческих, овощеводческих совхозов и разработаны их перспективные параметры. Результаты этой работ нашли практическое применение в виде оргхозпланов хозяйств, публиковались в изданных в г. Москве коллективных монографиях, журнальных статьях, а также брошюрах и статьях, им данных в Целинограде и Алма-Ате.

Подготовленные Д.Ф. Вермелем аспиранты и соискатели заняли основные должности на экономических кафедрах Целиноградского сельхозинститута и его Кустанайского филиала. Исследование производственных типов совхозов Северного Казахстана была завершена представленная Целиноградским сельскохозяйственным институтом докторская диссертация Д.Ф. Вермеля на тему: «Производственные типы совхозов Северного Казахстана», защищенной в июне 1971 г. в Ленинградском сельскохозяйственном институте.

Исследования проблем экономики и организации сельского хозяйства Казахстана Д.Ф. Вермелем были продолжены в период работы в Костромском сельскохозяйственном институте «Караваево» и во ВНИИЭСХ в качестве руководителя и консультанта аспирантов и докторантов.

За период работы в Костромском сельскохозяйственном институте Д.Ф. Вермель подготовил к печати ряд учебных пособий: 4 главы учебника «Экономика сельского хозяйства» (Агропромиздат, 1976 г.), тексты лекций, «Практикум по экономике растениеводства», изданный Агропромиздатом в 1973 г. (1-е издание) и в 1978 г. (2-е издание).

Совместно с ректором института Р.С. Трикозом была разработана методика определения затрат на очное и заочное сельскохозяйственное образование сельхозвузов, разосланная МС СССР по вузам страны, а присланные ими расчеты были сведены и проанализированы. Д.Ф. Вермель активно участвовал в межвузовской методической работе по экономическому образованию; разработке и корректировке учебных программ, межвузовских » (одических конференций, комиссиях по проверке вузов; нанимался в ряд институтов председателем государственной экзаменационной комиссии.

Д.Ф. Вермель написал и опубликовал в период работы в Костроме ряд статей по размещению и специализации сельского хозяйства Нечерноземной зоны страны, участвовал в зональных, союзных и международных конференциях.

Многогранная вузовская работа Д.Ф. Вермеля сочеталась с прорывными выездами в районы области в составе лекторских групп.

Наиболее продолжителен и плодотворен период научной деятельности Д.Ф. Вермеля во ВНИИЭСХ. Он был в 1978 г. избран по конкурсу руководителем сектора оптимизации и размещения растениеводства, а в 1979 г. был назначен руководителем этого отдела. Возглавляя сектор и отдел, Д.Ф. Вермель руководил координацией исследований многих региональных и отраслевых наших учреждений СССР, разработкой рядом крупных проектов долгосрочных прогнозов развития и размещения сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности и программ научно-технического прогресса АПК. Эти изданные институтом работы пользовались Министерством сельского хозяйства и Госкомстатом СССР в качестве предплановых научных материалов.

С  участием Д.Ф. Вермеля выполнен ряд руководств по методике разработки систем ведения сельского хозяйства и обобщен по материалам многочисленных соисполнителей опыт региональной, хозяйственной и внутрихозяйственной специализации. Под научной редакцией Д.Ф. Вермеля была издана Система ведения сельского хозяйства Ставропольского края, выполнена по заданию президента ВАСХНИЛ А.А. Никонова комплексная разработка программы развития сельского хозяйства депрессивного Антроповского района Костромской области.

Д.Ф. Вермель был руководителем авторского коллектива подготовленных во ВНИИЭСХ трех крупных монографий по развитию продовольственного комплекса страны, изданных в 1982-1986 гг. массовым тиражом центральными издательствами.

С 1993 г. перейдя на должность главного научного сотрудника отдела Прогноза и межотраслевых продовольственных связей, Д.Ф. Вермель активно участвует в выполнении всех плановых и ряде хоздоговорных работ этого подразделения ВНИИЭХ. Он является соавтором ряда изданий отдела по прогнозам развития АПК России, межгосударственных и межрегиональных продовольственных связей, обеспечению продовольственной безопасности страны.

Д.Ф. Вермелем проделана большая работа по составлению и  научному редактированию самого крупного коллективного труда по проблемам продовольственной безопасности страны — изданного в 2000 и 2001 гг. «Безопасность России. Продовольственная безопасность (часть 1 и 2)».

Д.Ф. Вермель — активный участник подготовки и аттестации научных кадров. За время работы в вузах и ВНИИЭСХ им подготовлено 5 докторов и 29 кандидатов наук.

а)   докторские диссертации:

1. Мазанбекова С.К. Межотраслевые экономические отношения по реализации зерна в условиях перехода к рыночной экономике в Республике Казахстан. 1993 г.
2. Лысенкова Т.М. Межрегиональные и межгосударственные связи по ввозу и вывозу зерна в Российской Федерации. 19931
3. Жунусов Б.Г. Развитие форм хозяйствования в агропромышленном секторе Северного Казахстана. 1998 г.
4. Исмуратов С.Б. Экономические основы специализация сельскохозяйственных производственных кооперативов Северного Казахстана. 2000 г.
5. Ханмагомедов С.Г. Развитие овцепродуктового подкомплекса Республики Дагестан (теория, методология, практика). 20011

б)   кандидатские диссертации: А.Р. Палий (1961 г.), В.А. Соловьева (1968 г.), У.Г. Иманов (1969 г.), И.И. Леньков (1969 г.), И.Я. Петренко (1969 г.), А.Х. Абдрашитов (1970 г.), Г.Т. Кулемзин (1970 г.) А.А. Кузнецов (1970 г.), В.В. Стрелец (1971 г.), Ю.Б. Саницкий (1971 г.), А.И. Михайлов (1973 г.), М.П. Малютин (1973 г.), Н.Н. Свиридов (1974 г.), Р.К. Ленькова (1975 г.), В.И.Янаков (1975 г.), В.И.Незеленова (1975 г.), Л.М. Волынкина (1976), М.И. Момотенко (1981 г.),  Г.А. Чамиашвили (1982 г.), А.Г. Чепик (1983 г.), Я.М. Козлова (1987 г.), М.В. Гончарова (1988 г.), Г.А. Перелыгина (1988 г.), М.И.Исаков (1990 г.), Н.А. Савельева (1995 г.), И.И. Гиззатова (1995 г.), Г.С. Исмуратова (2001 г.), Т.П. Дорожко (2002 г.).

Все защитившие докторские и кандидатские диссертации работают в научно-исследовательских учреждениях, вузах России и других стран СНГ.

Профессор Вермель Д.Ф. все годы работы во ВНИИЭСХ вел большую общественную работу. Он регулярно выступал в г. Москве, регионах страны и за рубежом с лекциями по актуальным проблемам аграрной политики, был рецензентом Российского отделения ВАСХНИЛ, Высшей аттестационной комиссии, член Ученого совета по присуждению ученой степени доктора экономических наук.

Значительный вклад профессора Д.Ф. Вермеля в решение теоретических и практических вопросов экономики и организации сельскохозяйственного производства был отмечен присвоенном ему почетного звания «Заслуженный деятель науки Российской Федерации», он также награжден золотой и серебряной медалями ВДНХ.

ВСПОМИНАЯ ФРОНТОВЫЕ БУДНИ

(из воспоминаний Вермеля Дмитрия Филипповича)

За более чем полвека, которые отделяют нас от военной поры, изданы книги выдающихся полководцев, военных историков, талантливых писателей и журналистов. К ним нелегко прибавить что-то неизвестное. Мне останется лишь поделиться своими впечатлениями рядового солдата об атмосфере войны и раздумьями о том, какие уроки можно сегодня извлечь из ее трагического опыта.

Мой боевой путь прошел в лесах и болотах Волховского, 2-го м 3-го Прибалтийских фронтов. Довелось участвовать в наступательных боях под Старой Руссой, станцией Чудово Октябрьской железной дороги, за освобождение Риги, под Тукумсом и Либавой.

Для меня, наводчика миномета, командира отделения противотанковых ружей и орудия прямой наводки и моих боевых товарищей война – это, прежде всего, ощущение смертельной опасности. В известной песне есть такие слова: «… а до смерти четыре шага». На самом деле это расстояние часто измерялось не шагами, а сантиметрами.

В бою под Пушкинскими горами пулеметная очередь превратила в клочья висевший за моей спиной вещевой мешок. А через несколько часов разрыв снаряда, осколками которого я был тяжело ранен, вырыл впереди воронку, в которой от последующих разрывов снарядов вместе со мной спаслось еще четверо, в том числе санинструктор, который меня там перевязал. Я вскоре встретил его в госпитале (он был ранен в том же бою). Вспомнив, как мы с ним лежали в воронке среди сотрясавших землю разрывов тяжелых снарядов, он сказал только одно слово: «страхота».

В другом наступательном бою — в Латвии под Тукумсом, осколком снаряда из орудия нацеленного на нашу пушку прямой наводки, был убит стоявший рядом со мной командир батареи. Осколок попал ему прямо в лоб, а на мое лицо и шапку брызнул фонтан крови и мозга.

Чувство смертельной опасности, по-моему, очень точно передал поэт-фронтовик Семен Гудзенко, которого Илья Эренбург в  своих воспоминаниях оценил как «поэта с головы до ног»:

«Мне кажется, что я магнит,

Что я притягиваю мины.

Разрыв …и лейтенант хрипит.

А смерть опять проходит мимо.»

Я не раз пытался понять, как влияла опасность на меня и других. Видимо, люди, как все живые существа, стремятся сохранить свою жизнь. Один из фильмов, посвященный послевоенной борьбе с террористами в Литве очень метко назван: «Никто не хотел умирать». Могу засвидетельствовать: в бою у людей под воздействием смертельной угрозы меняются лица, и они чем-то становятся похожими друг на друга. Если бы я был художником, я бы их нарисовал. К сожалению, лицо солдата, идущего в атаку, не смог заснять ни один фотокорреспондент. Но к опасностям люди, как-то привыкают, или, говоря по научному, адаптируются.

Приведу в подтверждение этого два эпизода.

В начале моей боевой жизни на Волховском фронте наша минометная батарея располагалась на огневой позиции, в 2-3 километрах от передовой.

Во время стрельбы нас засекали наблюдатели противника, а его батареи обстреливали из своих минометов и орудий. Но однажды, в бытность минометчиком, я узнал и другую зону опасности. Группу наших солдат, среди которых был и я, вооруженных кроме автоматов, лопатами послали углублять траншею в боевое охранение. Добравшись до места своего задания, мы увидели небольшую группу бойцов с пулеметом во главе с лейтенантом. Они занимали неглубокую траншею впереди линии обороны на нейтральной полосе. Привели нас туда ночью, потому что днем из-за плотного огня эта позиция была недоступна. До немецкой траншеи было метров 100-150. Через нас перелетали осветительные ракеты, пролетали трассирующие пули. Рядом горел и освещал нас подожженный ими сарай. Шла стрельба с обеих сторон, а мы изо всех сил углубляли траншею, которая должна была спасти тех, для кого мы работали, и нас вместе с ними. Каждый из нас остро чувствовал необычно опасную обстановку. А солдаты из боевого охранения были рады нашему приходу и спокойно рассказали, как они там живут. Днем нельзя высунуть головы из траншеи: она под прицелом пулеметчиков и снайперов. Ночью они охраняют наши основные позиции от немецкой разведки. Под покровом темноты им приносили термосы г пищей. Для них все это стало бытом.

А вот пример ситуации, когда я почувствовал себя более привычным к опасности, чем другие. Весной 1944 г., когда приостановилось наше наступление, отделение противотанковых ружей, которым я командовал, занимало оборонительную позицию в траншее.

Наши противники располагались на господствующих высотах. Их заранее подготовленная траншея была огорожена двумя рядами колючей проволоки, между которыми была даже выкошена рожь. А к нашей траншее вплотную подходили рожь и заросли кустов. Наши две огневые точки располагались на танкоопасном участке, на стыке частей. Справа, метрах в 50, был станковый пулемет, слева — примерно на таком же расстоянии — ручной. А мы пятеро, по существу были одни. Примерно в течение месяца я не спал ни одной ночи — ходил от одной огневой точки к другой и простреливал подходившие к траншее кусты очередью из автомата, чтобы к нам скрытно не подошла немецкая разведка. Спать приходилось только днем, по очереди. В одну из ночей, но ходам сообщения к нам с тыла пришла группа офицеров. Среди них был инженер дивизии, который передавал своему преемнику, новому инженеру минные поля впереди нашей траншеи. Офицеры посмотрели наши огневые точки, похвалили за то, что они хорошо окопаны. А я по привычке, находясь рядом с ними, пустил по кустам очередь из автомата. Новый дивизионный инженер вздрогнул и прерывающимся голосом спросил: «Зачем стреляете?» Я ему ответил: «Чтобы немецкая разведка не завернула нас в плащ-палатку и не унесла». Услышав эти слова, он еще раз вздрогнул. Вспоминая его испуганное лицо, я сделал для себя вывод: инженер не был трусливее меня. Просто он по ночам спал в 10-15 километрах от передовой на командном пункте дивизии, слышал выстрелы издалека. Неудивительно, что на передовой ему стало не по себе.

Разумеется, на фронте воевали разные люди. Опасность они тоже переживали по-разному. От известного современного историка Владлена Логинова я слышал такую фразу: «каждый народ имеет право на своих героев и своих подлецов». Но могу твердо сказать: в массе наши солдаты и командиры умели преодолевать страх, идти навстречу опасности. Разумеется, с боевым опытом приходило и умение выживать в бою.

Мне сейчас, по прошествии многих десятков лет после войны, кажется, что этими способностями на фронте в большей мере обладали люди постарше. А совсем молодых солдат смерть настигала чаще. В одном из номеров газеты «Аргументы и факты» журналист к годовщине Дня Победы опубликовал интервью взятое у одного из ветеранов. Тот похвалился своими любовными победами над санитарками, которым он вел счет. Судя по описанной ситуации, он, вероятно, служил в хозяйственном подразделении, где преобладали женщины. А мне вспоминаются совсем юные солдаты, которые погибли, не узнав ни женской любви, ни многого другого, чем красна жизнь.

Наша известная поэтесса Маргарита Алигер писала: «мальчики, пропавшие без вести, юноши погибшие в боях». А немецкая писательница — антифашист Анна Зегерс свою книгу о войне назвала: «Мертвые остаются молодыми». И молодые лица погибших со мной рядом юношей остаются для меня пожизненным укором за то, что мы выжили, а им не удалось сберечься.

Война это не только опасность, но и крайнее напряжение физических и духовных сил. Смотря по телевизору, как в Чечне солдаты передвигаются на танках, вспоминаю длинные фронтовые колонны, ночные марш-броски, во время которых солдаты несли на себе пулеметные стволы, минометные плиты и другие тяжелые снаряжения. Во время коротких остановок мы все засыпали. Вспоминаю тогдашнюю невеселую солдатскую шутку: «пехота, сто верст прошла и еще охота».

А придя на место новой позиции приходилось срочно окапываться, а артиллеристам и минометчикам, прежде всего, оборудовать свою огневую позицию, потом строить блиндажи для себя. А когда после этого, наконец, можно было отдохнуть, кто-то должен был стать на пост и охранять других.

А какое напряжение физических и моральных сил нужно было для того, чтобы перетерпеть холода и сырость? Упомянутый мной поэт Семен Гудзенко писал:

«Будь проклят сорок первый год,

Ты вмерзшая в снега пехота».

Помню наступательные мартовские бои под Тукумсом и Либавой, когда шинель днем намокала, а ночью замерзала. Попав после недели боев в таких условиях в дивизионный медсанбат, я, после мучительной обработки раненой головы, испытал райское блаженство, сидя в палатке около железной печки с кружкой кипятка в руках.

В течение послевоенных десятилетий, мысленно возвращаясь к своим фронтовым впечатлениям, я не раз задавал себе вопрос: с кем мы воевали и почему мы их победили?

Могу, по своим фронтовым впечатлениям подтвердить, что мы имели дело с умелым и упорным врагом. Пример тому для меня было — его отчаянное сопротивление в марте 1945 года, когда 56-я стрелковая Пушкинская Краснознаменная дивизия, в составе которой было и мое подразделение, участвовала в «доколачивании» (это выражение И.В.Сталина) оставшейся далеко в тылу нашей победоносной наступающей армии Курляндской группировки немецкий войск в примыкавшей к Балтийскому морю лесной полосе между Тукумсом и Либавой.

Когда наши части, после артиллерийских ударов, преследуя отходящего противника шли вперед по лесным дорогам, оставив позади основную часть артиллерии, на эти колонны с флангов обрушивались контратаки немецких автоматчиков, которые быстро передвигались в лесу. Последствием таких контратак были, мягко выражаясь «поспешный отход» наших солдат и немалые потери. Через много лет после окончания войны, во время командировки в ГДР, мой сверстник, немецкий профессор, в дружеской застольной беседе сказал: «Хорошо, что мы с Вами не встретились на фронте». Я охотно поверил ему, что такая встреча для каждого из нас могла стать роковой.

Мне дважды довелось побывать в послевоенной Германии. Я смотрел на заботливо ухоженные и украшенные дома в городах и сельских поселках, на изумрудные газоны, яркие цветники и задавал себе вопрос: каким образом из этой по виду мирной и благополучной среды вышли и расползлись по миру, как грязное жидкое пятно, наглые захватчики, жадные грабители и хладнокровные палачи многочисленных лагерей уничтожения?

Убежден, что истоками этой страшной и беспощадной силы, кроме культивировавшегося в стране милитаризма, была идеология превосходства и господства немецкой нации над другими народами.

Осмыслить фронтовые впечатления о противнике мне помогла лекция известного отечественного историка Е. Тарле, которую я слушал в 1946 году в аудитории московского Политехнического музея. Он говорил примерно следующее: «В 1933 году миллионы немцев к изумлению всего мира в условиях свободных выборов предпочли вместо маршала Гинденбурга, который без позора вывел Германию из первой мировой войны, и ни разу не нарушил немецкую конституцию, ефрейтора Гитлера, наделенного многими естественными и неестественными пороками Произошло это потому, что на знамени у Гитлера была написана Россия. А до этого в течение сотен лет немецкие проповедники и философы внушали своему народу, что существует такая несправедливость, из-за которой можно усомниться в наличии Бога: трудолюбивый немецкий народ живет на стесненном пространстве, а ленивые славянские народы владеют огромными землями. Немецкий меч должен отвоевать землю для немецкого плуга».

Е. Тарле ярко выразил свою мысль о том, как дорого заплатил немецкий народ за эти идеи, сопоставив число голосовавший за Гитлера и погибших в России немецких солдат. «За каждым избирательным бюллетенем, — сказал он, — крест на могиле немецкого солдата». Свидетельства идей, которые питали наших противники, я видел на фронте. На немецком военном кладбище на Волховском фронте стояли ровные ряды крестов с надетыми на них касками. На воротах кладбищенской ограды была надпись «цвети Германия над гробами героев». На найденной в окопе немецкой почтовой открытке я прочел слова Гитлера: «Совершенно безразлично, будешь ли жить ты, но жизненно необходим», чтобы жил наш народ, чтобы жила Германия». На каждой пряжке ремней немецких солдат была надпись: «с нами Бог».

Доведенная фашистским руководством Германии до чудовищных размеров идея расового превосходства и пренебрежения к другим народам, очевидно, объединяла их армию, как содружество преступников. Понять это явление помогает просветительная деятельность нового поколения прогрессивных людей современной Германии. Совсем недавно в журнале «Свободная мысль» за № 5 2002 г. было опубликовано письмо работающего в Германии доктора исторических наук С.А. Мадцевского. Он сообщил о том, что в 1995 г. одно из наиболее солидных научных учреждений Германии подготовило выставку под названием: «Война на уничтожение: преступление вермахта в 1941-1944 годах». Эту выставку демонстрировали в 33 городах Германии, Австрии, где ее посетили до 900 тыс. человек. На ней был представлен богатейший изобразительный и текстовой материал из архивов и музеев Сербии, России, Белоруссии, Германии, Израиля, США. Выставка наглядно показала, что 8-милионная армия фашисткой Германии не только «сражались как все армии», но была орудием террора и геноцида. Примечательно, что в 1999 г. в связи с многочисленными критическими замечаниями по поводу ошибок, неточностей и упущений в материалах этой выставки, ее экспозиция была в течение двух лет коренным образом переделана. Большую часть фотографий заменили многочисленными документами, которые на площади в тысячу квадратных метров расположились в тематической последовательности. Новый вариант выставки подтвердил прежний вывод о том, что немецкая армия широко участвовала в беспрецедентной войне на уничтожение. Мне не довелось видеть трупы повешенных советских людей, уцелевших узников лагерей уничтожения. Но я могу привести другие не менее красноречивые свидетельства предельного пренебрежения захватчиков к нашим людям. В уцелевших от поджогов немецких карателей деревнях, где местных жителей даже приучили называть немецких солдат «комрадами», т.е. товарищами, женщины рассказывали, что, проходя мимо них по улице эти «комрады» громко выпускали газы. А когда их спрашивали, делается ли это в Германии, они с возмущением отвечали: «в Германии культура».

Немецкое командование стремилось обеспечить своих солдат определенными бытовыми благами. В их блиндажах мы находили баночки с кремом для ног, средства против вшей, коробочки с удобными светильниками, иллюстрированные развлекательные журналы. Они имели множество ракет для освещения передовой позиции и иногда кричали нам: «платите за освещение!» Им периодически давались отпуска, они могли отправлять награбленное добро в посылках, а после ранений, как правило, отправлялись не на передовую, а домой. Все это, разумеется, поддерживало боевой настрой немецкой армии.

Но годы войны оставили у меня твердое убеждение о решающем условии победы — моральном превосходстве наших солдат над противником. В его основе были не только коммунистические идеи, хотя в партию на льготных условиях принимали проявивших себя в боях солдат и офицеров (я до сих пор испытываю удовлетворение тем, что попал в их число), не стремление умирать и побеждать «за Сталина», хотя его авторитет в стране и в армии было высок. В народной памяти были еще живы трагедии миллионов раскулаченных во время коллективизации, репрессированных в тридцатые годы, многие другие теневые стороны тогдашней советской жизни. Негативное влияние на настроение солдат оказывало недоверие к вышедшим из окружения или призванным на освобожденной от оккупации территории. Однако, несмотря на все это, преобладало, воспитанное столетиями отечественной истории, органическое неприятие чужеземных захватчиков, гнев за сожженные деревни и разрушенные города на освобожденных территориях.

Мне довелось встретить на фронте подлинную, и, я бы сказал, беспредельную убежденность в правоте дела, за которое мы воевали у рядовых, умудренных жизнью солдат. Одному из них при мне офицер сказал: «Тебя представили к награде, получишь орден». Пожилой солдат, которого мы звали «дядя Ваня» ответил: «Надо молодых награждать, они лучше воевать будут». Офицер удивился: «А разве ты не будешь лучше воевать?» А наш дядя Ваня ответил: «Я лучше воевать не буду. Я и так уже воюю, как могу».

За последние годы немало, хотя вероятно все же недостаточно, написано о том материальном и человеческом потенциале страны, который обеспечил победу: природных ресурсах, созданной за годы довоенных пятилеток индустрии, выращенных кадрах ученых, инженеров и рабочих, которые создали и выпускали огромные массы весьма совершенных для того времени самолетов, танков, орудий, стрелкового оружия, боеприпасов, военного обмундирования.

Другим вероятно, менее заметным условием победы был квалифицированный потенциал воюющей армии приобретенный менее чем за два десятилетия предвоенного времени — всеобщая грамотность и массовая техническая квалификация. Ими обладили сельские механизаторы, шоферы, слесари и многие другие, которые на фронте управляли танками, автомобилями, артиллерийскими установками, средствами связи.

Среди фронтовых офицеров, в основной массе призванных из запаса и обученных в училищах военного времени с сокращенным сроком подготовки, мне запомнились бывшие учителя сельских и городских школ, с их незаменимыми навыками работы с людьми.

Во второй половине войны, когда отладилась наша система обеспечения воюющей армии, можно было удивляться ее исключительной четкости, в которой, если так можно выразиться, проявился организационный потенциал нашей страны и ее народа. Это — бесперебойная доставка боеприпасов, продовольствия, включая свежий хлеб, испеченный вблизи передовой полевыми автохлебозаводами передвижные армейские бани с их душевыми установками в отапливаемых облатках, дезокамерами, сменным бельем; полевые почты и многое другое. С особой признательностью я, так же, как вероятно и все остальные получившие ранения, вспоминаю нашу поистине образцовую медицинскую службу: с ее великолепной полевой хирургией в дивизионных медсанбатах, санитарными поездами, системой эвакуационных и тыловых госпиталей.

Нельзя не вспомнить и о том, что в отличие от немецкой, наша армия была многонациональной. На переднем крае встретились представители самых разных в мирное время жившие далеко друг от друга народов Советского Союза. Разумеется, среди них были случаи недоверия, предупреждений. Их стремилась использовать вражеская пропаганда, я не раз видел на земле (в руки я их не разу не взял) немецкие листовки, в которых писали о евреях укрывающихся от войны в Ташкенте, о еврейских религиозных организациях члены которых вместо участия в боях молят Бога о победе. Но могу засвидетельствовать: в ходе тяжелейших фронтовых испытаний образовалось подлинное многонациональное братство защитников Родины. Это поучительный пример для современной молодежи и людей старшего поколения, которые призваны, ее воспитывать.

Прочувствованные на фронте и осмысленные в послевоенные годы, решающие условия Победы вселяет в наше нелегкое время уверенность в том, что Россия преодолеет все невзгоды и в недалеком будущем займет достойное место среди самых развитых и благополучных государств мира.

ТИМИРЯЗЕВСКАЯ АКАДЕМИЯ: ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

Моя студенческая жизнь в Тимирязевке, как ее тогда называли, началась после демобилизации из армии осенью 1945 года.

Я впервые в жизни приехал на трамвае в это неизвестное для меня место Москвы, имея в кармане справку о том, что был призван в армию со 2-го курса агрономического факультета Пушкинского сельскохозяйственного института. Я пришел с этим документом к двери деканата агрономического факультета и ждал, пока она откроется. Во время этого ожидания, глядя на колосья, выставленные на стенде коридора, меня пронзили острые воспоминания о старой мечте стать ученым — экономистом, по примеру встреченного по воле случая в 1940 году в доме отдыха ученых в Теберде, на Кавказе профессора М.И. Кубанина. Повинуясь этому чувству, я вышел из здания агрофака и перешел на противоположную сторону Лиственничной аллеи, где находилось, похожее на агрофаковское, кирпичное здание экономического факультета.

Там в деканате меня неожиданно приветливо встретил заместитель декана факультета, так же как и я недавно демобилизованный молодой преподаватель кафедры планирования Андрей Иванович Фисун. Узнав, что я демобилизованный и кандидат партии, он сказал: «Мы Вас примем на второй курс, но считайте себя, прежде всего кандидатом партии, а уже потом — студентом». Обрадованный я ехал обратно на трамвае и на его задней площадке увидел такого же, как и я демобилизованного в солдатской шинели. Увидев во мне человека, близкой судьбы он сказал: «Ездил я по Вузам, нигде меня не берут — набор закончен». Я ему сказал: «Есть такое место, где тебя примут. Поезжай в Тимирязевскую академию к заместителю декана экономического факультета Андрею Ивановичу Фисуну». Он меня послушался, его приняли и мы с ним (его фамилия звучала необычно: Малюх), потом часто встречались в коридорах Академии и на улице. Он окончил факультет, на 2-м или на 3-м курсе женился на студентке старшего курса, которая после окончания стала работать на сельскохозяйственной выставке. Так, что называется, его величество случай определил профессиональную судьбу не только мою, но через меня еще одного человека.

Мои впечатления от Академии по сравнению с другими студентами были неполными. Я был одним из сравнительно немногочисленных москвичей, которые приезжали в Тимирязевку на занятия, а жили в городе. Но я бывал частым посетителем студенческого общежития: заходил к своим товарищам по группе, а вскоре, уже на третьем курсе, влюбился в учившуюся на курсе старше меня Женю Шевченко. Мы с ней посещали курсы по изучению программы и устава партии для кандидатов в ее члены, а затем ближе познакомились в подмосковном доме отдыха во время зимних каникул.

После того, как Женя предпочла меня своему земляку, офицеру и вышла на пятом курсе за него замуж (я тогда учился на 4-м), я стал дружить со своей однокурсницей, Искрой Макаровой, которая в конце нашей учебы стала моей женой и с которой мы совместно до ее смерти в 1995 году прожили 46 лет.

Наш второй курс экономического факультета по возрасту и жизненному опыту был весьма неоднороден. Его можно было разделить на три группы. Первая — инвалиды войны, поступившие в 1944 году после госпиталей на 1-й курс. Среди них был Владимир Александрович Добрынин, впоследствии связавший свою судьбу с экономическим факультетом. Проработав после окончания аспирантуры ряд лет ассистентом и доцентом, он стал заведующим кафедрой экономики сельского хозяйства — профессором, академиком ВАСХНИЛ, автором учебников, многих книг и статей. Его плодотворная деятельность продолжалась до кончины в 2003 г. Вторая группа студентов — работавшие во время войны, в основном, в промышленности и третья — только что окончившие средние школы, которых у нас называли «детский сад». Я был первым демобилизованным по второй очереди демобилизации, по которой наряду с солдатами и младшими командирами старших возрастов подлежали призванные в армию студенты.

Среди моих товарищей в нашей 112 группе были Лев Горелик, поступивший до войны на 1-й курс в Академию и проработавший всю войну на Урале на военном заводе (он не был призван в армию по зрению) и Михаил Румянцев, техник Саратовского авиационного завода, оставленный там по броне. В течение последующих 2-3 лет в число студентов факультета пришли демобилизованные офицеры разных возрастов, которые закончили учебу на 2-3 года после меня. Многие из них стали вузовскими преподавателями и научными работниками.

Для того, чтобы понять мои впечатления от Тимирязевской академии нужно представить себе ситуацию перехода от фронтовой жизни к мирной и от недолгого послевоенного казарменного быта к учебным аудиториям. Я, как в сказке, попал в новый мир обогащающий разнообразными знаниями.

В то время учебный план экономического факультета был мало специализирован. Большие аудитории Тимирязевки (Большая химическая, Большая физическая, Анатомическая и некоторые другие) позволяли соединять на лекциях ведущих профессоров межфакультетские потоки. В них, мы, экономисты слушали лекции выдающихся ученых-профессоров — по органической химии Н.В. Вильямса, микробиологии М.Ф. Федорова, сельскохозяйственной метеорологии В.И. Виткевича, почвоведению В.П. Бушинского, физиологии животных А.В. Викторова и ряда других.

Читали нам и сокращенные специализированные курсы, для экономического факультета по физиологии растений, агрохимии, защите растений, кормлению и разведении сельскохозяйственных животных, тракторам и сельскохозяйственным машинам. Перед нами раскрывался сложный и многогранный мир природы, науки и аграрного производства. Манеры чтения лекций и методы их воздействия на аудиторию были весьма разнообразными, но их объединяла общая атмосфера. О ней еще в дореволюционной Петровско-Разумовской академии известный не только научными работами, но и стихотворными размышлениями о своем учебном заведении профессор сельскохозяйственной экономии А.Ф. Фортунатов писал:

«И шло студенчество к учению готово,

Туда где юношей умели так увлечь

И Густавсоного увесистое слово,

И Тимирязева порывистая речь.

Размеренный период Линдемана,

Беседа Стебута звучала в тех стенах

И понемногу мрак невежества тумана

Редел в студенческих умах».

Это разнообразие стилей и индивидуальности лекторов запечатлелось и в моих воспоминаниях. Меня сама по себе не особенно интересовали органическая химия или микробиология. Но лекции по этим дисциплинам, и то, как их читали профессора Н.В. Вильяме и М.В. Федоров оставили неизгладимое впечатление.

Между манерой чтения лекций этих двух профессоров было нечто общее: четкие, литературно безукоризненные фразы, дозированное сочетание теоретических положений и фактических данных, абсолютное соответствие объема излагаемого материала времени, отведенному на лекцию. У Н.В. Вильямса лекция, сопровождалась опытами, демонстрируемыми в двух вытяжных шкафах (роль лекционного ассистента выполнял доцент кафедры). Она начиналась точно по зверку, а последняя фраза последнего вопроса лекции также с секундной точностью завершалась звонком.

От этих, я бы сказал, сугубо образцово академических, отличались лекции академика В.П. Бушинского, фанатичного ученика и последователя знаменитого в то время академика В.Р. Вильямса, создателя теории травопольной системы земледелия. По современной классификации содержания лекций В.П. Бушинского, их можно было бы назвать убеждающими. Например, он увлеченно рассказывал о своем смелом эксперименте — мелиорации подзолистых почв — их плантажной вспашке с выворачиванием на поверхность рухлякового горизонта: о том, как он убедил трактористов выполнять эту необычную работу и об ее результате. Не будучи специалистом — почвоведения, я не берусь давать оценку этому эксперименту. Но убежденность лектора, его увлеченность научной идеей передавалась если не всем, то большинству слушателей.

Было бы неверным вспоминать о Тимирязевских лекторах только в похвальных тонах. Так, курс физиологии растений читал нам доцент А.А. Гуревич. Это был, несомненно, высокообразованный и знающий специалист и, как об этом говорили, талантливый исследователь. Но он страдал недостатком дикции и слушать его было неимоверно тяжело. Он раскрывал рот и прежде чем сказать слово, беззвучно шевелил губами. Про него кто-то сказал: «разевает щука рот и не слышно, что поет». К концу его лекционного курса в аудитории сохранилась лишь небольшая часть самых терпеливых слушателей.

Но, пожалуй, образцом методически неправильного построения были лекции академика ВАСХНИЛ Ивана Вячеславовича Якушкина. Он обладал импозантной внешностью, копной седых волос, белыми усами и бородой. Ходил в неизменном синем наглухо застегнутом френче. В большой аудитории агрономического корпуса, где он читал лекции, для сводного потока студентов нескольких факультетов все стены аудитории были завешаны таб лицами, рисунками, гербариями растений. Между ними метался академик и бессистемно сообщал информацию о результатах многочисленных экспериментальных исследований опытных учреждений и достижениях передовиков сельского хозяйства.

Видимо, нечто подобное было и в рукописи его учебника «Растениеводство» превосходно оформленном по заказу «Сельхоз-гиза» в Лейпцигской типографии ГДР. Мне довелось уже, будучи аспирантом в просторной столовой в Орликовом переулке в одном из зданий Министерства сельского хозяйства, где в то время размещался ряд издательств, включая «Сельхозгиз», обратиться к известному в нем весьма опытному редактору этого учебника В.Н. Озерову. Я его спросил: «Как пишет Якушкин?». Он, оглядывая большой зал, ответил: «Наверное, хуже всех, кто сидит в этом зале». А в «Сельхозгизе» в то время ходил ведомственный анекдот следующего содержания. Собирая рукопись для издательства И.В. Якушкин, одетый в пальто и в ботинках с калошами, уронил несколько листков. На один из них он наступил ногой. Обнаружив лист с отпечатком калоши редактор пошел с ним к главному редактору издательства и сказал: «Я говорил, что эта рукопись написана не руками, а ногами. Вот и след калоши». Но в результате работы редактора читателям достался логичный последовательно изложенный и прекрасно литературно отредактированный текст.

Преподаватели кафедр экономического факультета отличались от других Тимирязевских лекторов тем, что у них была нарушена преемственность в научной работе и преподавании.

Ведущую кафедру факультета — организации сельского хозяйства возглавлял в 20-х годах выдающийся ученый — аграрник с мировым именем Александр Васильевич Чаянов. Преподавал в Академии и не менее известный ученый-экономист Н.Д. Кондратьев.

В начале 1930-х годов по этим и другим ученым — экономистам по выражению последнего Президента Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина, известного по сокращенному наименованию ВАСХНИЛ А.А. Никонова «прошла коса смерти». А.В. Чаянов и Н.Д. Кондратьев были расстреляны. Лишь в 80-е годы, в значительной мере благодаря стараниям Президента ВАСХНИЛ А.А. Никонова, они были реабилитированы, и их наследие стало возвращаться в отечественный научный оборот. В то же время, когда я и другие студенты моего поколения учились в Тимирязевской академии наши ведущие преподаватели были известны, как разоблачители «чаяновщины». А у экономической науки были весьма ощутимые потери и в последующие годы.

Летом 1940 г. мне довелось стараниями моей матери, которая купила путевку в дом отдыха ученых в Теберду (Западная часть Кавказского хребта, более известная, по высокогорному лыжному курорту Домбай). В то время в силу осложнений на Турецкой границе на эти путевки сократился спрос и они из «Комиссии содействия ученым» (КСУ) были переданы в свободную продажу в курортное бюро. В этом доме отдыха я близко познакомился с видным экономистом — аграрником профессором, доктором экономических наук Михаилом Ильичем Кубаниным. Во время совместных прогулок по горным маршрутам он рассказывал мне о своих работах по изучению сельского хозяйства США, где он обследовал по собственной программе американские фермы. А до этого в 1936 г. им была издана одна из немногих аграрных экономических монографий того времени «Производственные типы колхозов».

М.И. Кубанин по результатам своих исследований в 1940 г. выступил с докладом, в котором сопоставил производительность труда в сельском хозяйстве СССР и США в институте Экономики Академии наук СССР, единственном научном учреждением, где в то время осуществлялись аграрные экономические исследования и опубликовал соответствующую статью в журнале этого института «Проблемы экономики», (впоследствии переименованного в «Вопросы экономики»).

При этом он опирался на доклад И.В. Сталина на XVTLI съезде партии, где ставилась задача догнать ведущие капиталистические страны по производству основных видов промышленной продукции в расчете на душу населения, по его формулировке в «экономическом отношении».

С этой статьей познакомился И.В. Сталин. Она вызвала его гнев и, как мне впоследствии рассказывали, он дал поручение генеральному прокурору СССР А.Я. Вышинскому «навести порядок» в институте экономики, М.И. Кубанин, уцелевший в период массовых репрессий 1937-1938 гг. был арестован и умер в заключении, а его труды были изъяты из свободного доступа в библиотеках.

В послевоенный период в 1946 г. была издана книга председателя Госпланы страны Н.А. Вознесенского. «Военная экономика СССР», где наряду с фактическим материалом по этому периоду обосновались экономические законы социализма.

Она вызвала большой интерес ученых — экономистов и стала широко использоваться в преподавании и на нашем экономическом факультете. Но затем Н.А. Вознесенский был обвинен, как это были впоследствии установлено, ложно по «ленинградскому делу» и расстрелян. А я, уже, будучи в аспирантуре в 1949 г., был свидетелем того, как мой научный руководитель и декан факультета профессор И.С. Кувшанов собственноручно рвал многочисленные и красочно оформленные художником плакаты с таблицами и диаграммами из книги Н.А. Вознесенского.

В официальной науке, которая определяла содержание учебной работы на факультете преобладало апологетическое восхваление преимуществ колхозной и совхозной форм хозяйствования. Всемерно пропагандировали достижения передовых колхозов, совхозов, машинно-тракторных станций. Лекции насыщались цитатами из произведений классиков марксизма-ленинизма. Особенно много цитировали живого классика И.В. Сталина.

В основу преподавания основных экономических дисциплин, пак экономика сельского хозяйства, организация сельскохозяйственных предприятий были положены партийные и государственные решения, обусловившие техническую и экономическую политику в этой отрасли. Это были постановления Февральского (1947 г.) пленума ЦК ВКП(б), определение меры по послевоенному восстановлению сельского хозяйства, партийные и государственные решения по переходу на травопольную систему земледелия, посадку полезащитных лесных полос, известные под общим названием «Сталинский план преобразования природы». В 1950 г. в стране развернулось массовые мероприятия по укрупнению колхозов, они тоже были предметом экономических книг, статей которые широко использовались преподавателями.

Все эти условия, разумеется, снижали уровень преподавания экономических дисциплин. Оно затруднялось, кроме того, тем, что не публиковались статистические данные о сельском хозяйстве страны.

Но и при этом в коллективе факультета проявлялись преподавательские таланы. На младших курсах — вплоть до третьего, факультет был представлен входившими в его состав общественными кафедрами: Марксизма-ленинизма и Политической экономии. На них работали преданные своей профессии весьма внимательные к студентам преподаватели.

Многие выпускники запомнили старшего преподавателя, а затем доцента кафедры Марксизма-ленинизма Руни Яковлевну Гольдман. Она тщательно готовила свои лекции, умело вела семинары и, главное, будучи бессменным членом партийного бюро факультета, постоянно жила интересами студентов, в особенности молодых студенческих семей, которые в тесных комнатах общежитий растили своих детей.

С добрым чувством и признательностью я вспоминаю доцента кафедры политической экономии Павла Павловича Плешко-ва. Он досконально изучил произведения Маркса, Энгельса, Ленина, доходчиво и убедительно излагал их идеи, и главное очень много времени отдавал кружку политической экономии, который бессменно возглавлял. Я, так же как и некоторые другие студенты, с увлечением работал над своими реферативными докладами, внимательно слушал и заинтересовано обсуждал доклады других. Характерно, что перед экзаменом активисты кружка и я, в том числе повторили свои доклады, на которые студенты приглашались, как, на обзорные лекции.

Исключительной четкостью, логичностью и последовательностью отличались лекции заведующего кафедрой Политической экономики С.М. Путято. Конспект его лекций, полученный на кафедре, послужил мне впоследствии неоценимым руководством при подготовке собственного лекционного курса по экономике сельского хозяйства в Омском сельхозинституте.

Весьма обстоятельно читались лекции по общей и сельскохозяйственной статистике и бухгалтерскому учету, тогдашними доцентами М.П. Алтуниным и И.М. Прокофьевым.

К сожалению, не оставили положительных воспоминаний лекции по экономике сельского хозяйства будущего руководителя моей аспирантуры профессора Ивана Степановича Кувшинова. Это — профессор необычной судьбы. Он вышел из народа. В юности был батраком, участником Октябрьской революции, командиром полка легендарной Первой Конной армии, деканом Рабочего факультета Тимирязевской академии двадцатых годов, начальником Главка ВУЗов, полковником Советской Армии в Великой Отечественной войне, автором одной из первых книг о совхозах начала 1930-х годов. Боевое прошлое в рядах Первой Конной армии, видимо, судя по публикациям недавнего периода помогла ему уцелеть в годы массовых репрессий 1937-1938 годов. Но профессорской эрудицией, так же как культурой речи он не обладал.

Другой лектор, профессор Самуил Георгиевич Колеснев возглавлявший кафедру организации сельскохозяйственных предприятий был талантливым лектором и оратором.

Его лекции по их стилю могли быть примером беседы со слушателями. Он украшал их рассказами о своих живых впечатлениях о посещении хозяйств. Например, рассказывал о знаменитом колхозе «Красный Октябрь» Кировской области. Он говорил, что его председатель Прозоров напоминает по своему внешнему облику профессора, что подъезжая к усадьбе колхоза в глубинке области его поразило море электрических огней, что колхозники там ходили в костюмах, скроенных на зарубежный европейский лад (оказывается колхоз заполучил закройщика из Берлина). Однако, выходя за пределы программы своего курса, С.Г. Колеснев включал в него собственные определения общих закономерностей развитого сельского хозяйства, что явно относилось к курсу экономики.

Впоследствии, работая в Омском сельскохозяйственном институте, где в 1930-е годы был директором и заведующим кафедрой С.Г. Колеснев, я слышал такие впечатления бывших слушателей его лекций: «Очень интересно было слушать Самуила Георгиевича, но мы постоянно хотели, чтобы кто-нибудь другой дополнительно и по существу излагал курс организации хозяйства, чтобы можно было конспектировать и готовиться к экзамену». Эти высказывания полностью соответствуют последующим впечатлениям моим и моих товарищей по экономическому факультету.

Вспоминается талантливый педагог, подлинный мастер своего дела доцент Валериан Михайлович Маслеников, который вел с нами практические занятия по курсу организации сельскохозяйственных предприятий. Он умел сделать то, что впоследствии стали называть «развитием самостоятельной работы студентов», «элементами исследования в учебном процессе» и «деловыми играми». На IV курсе студенты под его руководством, используя методические и нормативные материалы кафедры, разрабатывали индивидуальные варианты производственно-финансового плана МТС. Валериан Михайлович говорил: «Вы не студенты, а главные агрономы МТС, а я не преподаватель, а главный агроном райзо, который принимает у Вас проект плана. Расписание занятий обязательно для меня, а не для Вас. Работайте, когда хотите, где хотите, и по графику сдавайте разделы плана». Студенты, среди которых были люди более старшего поколения, настолько увлеклись этой работой и вошли в роль предложенную преподавателем, что стали предъявлять к нему претензии, как к «главному агроному райзо» по поводу противоречий в выданных нормативах и методических материалах.

О характерных для общественной атмосферы 1940-х годов, отношении к изданной экономической литературе и, в частности, учебным пособиям по экономическим дисциплинам, свидетельствует знаменательное для Тимирязевской академии событие: — обсуждение учебного пособия профессора С.Г. Колеснева по курсу «Организация социалистических сельскохозяйственных предприятий», состоявшееся в 1948 г.

Поводом для этого обсуждения, послужила короткая статья в газете «Социалистическое земледелие» (впоследствии «Сельская жизнь») под названием «Порочный учебник» Эту статью написал T.JI. Басюк, автор первого учебника по аналогичной дисциплине, изданный в 1938 г. Содержание этого пособия свидетельствует о предусмотрительности его автора. Чтобы обезопасить себя от каких либо политических обвинений он напичкал учебник цитатами из «Примерного устава сельскохозяйственной артели», трудов классиков марксизма-ленинизма, главным образом И.В. Сталина, бичеванием «врагов народа». Нетрудно понять, что для автора такого в то время по существу монопольного учебника, рассчитанного на многократные переиздания, С.Г. Колеснев с его значительно более содержательной книгой стал конкурентом. Статья T.JI. Басюка, в соответствии с ее обличительным названием была наполнена политическими обвинениями в адрес автора рецензируемого учебника.

В обсуждении, кроме преподавателей Тимирязевской академии, приняли участие сотрудники кафедр соседних институтов аграрного профиля: Механизации и электрификации сельского хозяйства, Гидротехники и мелиорации, ведущие ученые института экономики Академии наук СССР — Е.С. Карнаухова другие сотрудники. На обсуждение был свободный доступ студентов, которым в числе других воспользовался и я. Активные и пассивные участники обсуждения учебного пособия заполнили одну из самых вместительных аудиторий Академии — Большую физическую на втором этаже главного (десятого) корпуса. В президиуме обсуждения, кроме директора Академии академиков B.C. Немчинова и С.Г. Колеснева были авторы предшествующих учебников — T.JI. Басюк и Л.М.Зельцман.

Первое слово в дискуссии получил Т.Л. Басюк. Он сказал буквально несколько фраз о том, что учебник порочный и что он об этом уже написал в газете «Социалистическое земледелие».

Вслед за ним в течение трех дней обсуждения выступило еще 29 человек. Дискуссию вел директор Академии академик Василий Сергеевич Немчинов, широко известный в стране как аграрный статистик. На него несколько раз ссылался И.В. Сталин, в частности, в своей статье «На хлебном фронте», определивший политику ускоренной коллективизации сельского хозяйства B.C. Немчинов предоставил слово всем желающим выступить, не ограничивая их регламентом. Но в связи с тем, что это были весьма опытные ораторы, они не затягивали выступления и достаточно четко излагая свои мнения. Участников дискуссии по их квалификации и подходу к обсуждаемому учебному пособию можно разделить на две группы. Первая — представители технических наук, которые отмечали ошибки и неточности в освещении связанных с организацией производства технических и технологических вопросов.

Тональность некоторых из их выступлений была весьма резкой, граничащей с некорректностью. Мне запомнился фрагмент из выступления профессора земледелия Гидромелиоративного института Н.С. Соколова. Он по поводу какого-то ошибочного места из учебника говорил: «Это я ему, профессору Колесневу объясняю. Студенты это знают».

Вторая группа — экономисты, преимущественно представители теоретического направлений аграрных исследования — политической экономии.

Критика этой группы выступавших сводились к выявлению теоретических ошибок, которым в значительной части давалось политическая оценка, что в обстановке 1940-х и последующего начала 1950-х годов была для автора критикуемой работы весьма опасной.

Общий тон критических замечаний был резким и, с современных позиций, в значительной части некорректным. Один из ряда критиковавших С.Г. Колеснев, а за ссылки на иностранных авторов и примеры зарубежного опыта доцент кафедры политической экономии Гидромелиоративного Института И.И. Порошков говорил: «Ослепили профессора Колеснева пневматические шипы американского трактора». Ответственный редактор, единственного в то время отраслевого аграрного научно-практического журнала «Социалистическое сельское хозяйство» (впоследствии «Экономика сельского хозяйства», а в последний период «АПК: экономика и управление». Абрамов, упоминая о публикациях этого журнала, которые не нашли отражения в учебнике С.Г. Клеснева, сделал такой вывод: «Не читал профессор С. .Г. Колеснев. Видимо на то он и профессор, чтобы ничего не читать». Доцент кафедры Политической экономии Академии П.П. Плешков, который, как я уже отмечал, квалифицированно читал ее курс, высказывался следующим образом: «Профессор С.Г. Колеснев в предисловии к учебнику пишет о том, что пришло время осмыслить и обобщить опыт организации колхозного и совхозного производства. Много на себя берет профессор С.Г. Колеснев. Его дело — скромно донести до студентов то, что обобщили Ленин и Сталин».

С весьма ортодоксальных позиций критиковала С.Г. Колеснева ведущий ученый аграрного подразделения института экономки Академии наук СССР автора учебника. В частности, ее особенно возмутило утверждение С.Г. Колеснева об объективном характере экономических законов, неподвластных даже воле Партии.

Единственный, кто пытался выступить в защиту автора обсуждаемого учебника, был доцент кафедры Организации сельскохозяйственных предприятий В.М. Масленников. Он говорил о том, что в течение продолжительного времени учебников и учебных пособий по организации сельскохозяйственного производства вообще не было. Но вот появилось руководство по практическим занятиям доцента Г.М. Лозы, затем учебное пособие Т.Л. Басюка и учебник под редакцией Л.М. Зальцмана, а затем и обсуждаемое учебное пособие. Обвинителям С.Г. Колеснева в низкопоклонстве перед капиталистическим Западом

B.М.         Масленников противопоставил тот факт, что автор учебника в 1941 году пошел правофланговым Тимирязевского батальона дивизии народного ополчения защищать Москву. Ошибки и недостатки учебника В.М. Масленников объяснял тем, что

C.Г. Колесневу не терпелось увидеть выпущенной из печати книгу, где на каждом из 25 тыс. экземпляров на обложке написано: «С.Г. Колеснев». Вслед за В.М. Масленниковым, совершенно для меня неожиданно прозвучало предельно резкое выступление тоже весьма умелого оратора С.М. Путято, доцента, заведующего кафедрой политической экономии Академии. Он сказал: «Вы слышали неграмотное выступление доцента Масленникова. Вот они сидят в президиуме Колеснев, Басюк и Зальцман и гордятся тем, что они основали науку организации социалистического сельского хозяйства. Основатели этой науки не они, а Ленин и Сталин».

В конце бурной дискуссии на ее третий день, ведущий ее академик B.C. Немчинов, спросил у С.Г. Колеснева: «Сколько Вам нужно времени для заключительного слова?» С.Г. Колеснев попросил полтора часа, которые были ему предоставлены.

И тут произошло неожиданное. Преобладающая в зале студенческая аудитория, которая всех выступавших до этого молча слушала, стала живо реагировать на выступления С.Г. Колеснева. Он сказал, что его обжигает мысль о том, что его пособие может восприниматься, как низкопоклонство перед буржуазной наукой и зарубежной практикой, что он готов улучшить свой учебник, устранить ошибки (а некоторые из них были курьезными: так, например, «бараны-валухи» были названы «баранами-евнухами»).

Но наряду с этим С.Г. Колеснев с самого начала своего выступления весьма удачно и остроумно отвечал некоторым своим самым резким критикам. Слушая полемические обороты этого заключительного слова можно было воочию убедиться в справедливости выражения: «смех убивает».

Свое выступление С.Г. Колеснев начал такими словами: «Здесь выступили 29 человек и Басюк». После произнесения этой фамилии была пауза, а затем было сказано «… если считать это за выступление». Эти слова вызвали взрыв веселого смеха, так как первоначально можно было понять, что С.Г. Колеснев, ТЛ. Басюка не относит к числу людей. В адрес ответственного редактора журнала Абрамова, который, как упоминалось, говорил: «На то и профессор, чтобы ничего не читать» прозвучали слова: «Читаю, товарищ Абрамов и Ваш тощий журнал Читаю».

Юмористический смысл этого ответа усиливался тем, что сам ответственный редактор этого журнала выглядел весьма тощим.

П.П. Плешкову, который, как уже отмечалось, рекомендовать автору учебника скромно доносить до студентов, то, что сказали Ленин и Сталин, С. Г. Колеснев ответил: «А как быть, если о чем-нибудь не сказал товарищ Сталин? Что же всем быть такими начетчиками как Вы, Павел Павлович?»

Эти и другие смелые слова не могли не импонировать студентам, и после окончания заключительного слова, впервые за три дня дискуссии в зале раздались их дружные аплодисменты. Я, вспоминая эту ситуацию, представляю себе тревогу ведущего дискуссию академика B.C. Немчинова, который, несомненно, мог ожидать последующих небезопасных обвинений в неправильном политическом воспитании студентов. И он сумел, с моей точки зрения, блестяще выйти из создавшегося весьма затруднительного положения.

Обращаясь к автору учебника, B.C. Немчинов сказал: — «аплодисменты студентов Вас ко многому обязывают». С.Г. Колеснев утвердительно закивал головой и ответил: «Да, да». В ответ на эти слова зал снова зааплодировал.

И тогда на председательском месте вновь поднялся B.C. Немчинов. Вид у него был непредставительным: низкая полная фигура, подслеповатые глаза, круглое лицо с двойным подбородком, развевающиеся седые волосы. Щурясь на зал, B.C. Немчинов сказал: «Были люди, которые хорошо писали и плохо говорили. Таким был Горький. Есть люди, которые плохо пишут и хорошо говорят. Это — профессор Колеснев. На книге, которую Вы мне подарили, Вы написали: «Дарю Вам, сей плод не вполне спелый, но съедобный и безвредный. Ваш плод — лебеда. Голод на учебники по организации хозяйства можно утолять лебедой. Аплодисменты студентов обязывает Вас превратить лебеду в белый хлеб». У меня находчивость B.C. Немчинова и яркость его речи вызвала восхищение. А Е.С. Корнаухова выходя из зала, сетовала своим спутникам на неправильное воспитание студентов Тимирязевской академии.

Постоянный внутренний критик С.Г. Колеснева доцент его кафедры А.И. Мерзлов потом на одном из партийных собраний факультета заметил в адрес B.C. Немчинова, что он политическую оценку учебника подменил биологической, назвав его «лебедой». A B.C. Немчинов совершил, как я понял, мужественный и гуманный поступок. Он вывел С.Г. Колеснева из-под явно тенденциозных политических обвинений, которые в то время могли окончиться «оргвыводами», А С.Г. Колеснев в последующие годы успешно защитил докторскую диссертацию, был избран академиком ВАСХНИЛ и не раз переиздавал свой учебник.

Не могу не вспомнить чудесную традицию Тимирязевской академии и ее экономического факультета: — индивидуальное внимание к запросам студентов. Эту сторону взаимоотношений с преподавателями я узнал, с увлечением включившись в студенческую отраслевую научно-исследовательскую работу по материалам производственной практики. В 1947 г. вернувшись с посевной из Белоруссии, куда выезжал весь наш 3-й курс, я устроился на практику в совхоз «Большевик» Серпуховского района Московской области, самое крупное в стране и весьма эффективное овощное хозяйство.

По результатам этой практики я написал для кружка кафедры Экономики сельского хозяйства доклад: «Значение механизации овощеводства в совхозе «Большевик». В этом весьма крупном хозяйстве еще в довоенные годы проявилась насущная необходимость механизировать трудоемкие работы по возделыванию овощных культур. Совхозные механизаторы эту задачу решали своими средствами. Мне особенно запомнился сконструированный ими секционный прицепной культиватор, который управляемый тремя рабочими обрабатывал за день более 20 гектаров моркови, ее посевы размещались в лентах с узкими междурядьями, в промежутках между которыми были более широкие, предназначенные для проходов колес пропашного трактора «Универсал».

На плодородных пойменных почвах террас реки Оки такое, уплотненное размещение растений в сочетании с механизацией трудоемкого процесса ухода за посевами позволяло получить самые высокие урожаи на больших площадях.

А в учебнике профессора С.Г. Колеснева я нашел указания о том, что в целях снижения трудоемкости нужно отказаться от уплотненных посевов овощных культур, а их широкие междурядья обрабатывать конными орудиями.

В свой доклад, я включил критическое замечание в адрес учебника и его автора профессора С.Г. Колеснева. Суть этой критики была в том, что не нужно отказываться от интенсивных технологий, а механизация призвана приспосабливаться к ним и снижать их трудоемкость. Придя, в кабинет к профессору С.Г. Колесневу и рассказав ему содержание этой части своего доклада. Выслушав меня, профессор сказал: «Я это писал давно, и в учебник включил недавно. Дайте мне свою работку, и я в следующем издании это место исправлю». Разумеется, я это пожелание охотно выполнил. В связи с этой первой самостоятельной работой у меня были и другие, весьма примечательные контакты с преподавателями Академии. Интересуясь размерами американских овощных ферм, я обращался к доценту кафедры статистики А.И. Тулупникову (впоследствии первому директору ВНИЭСХ), который в то время вернулся из США, где в течение всех военных лет участвовал в работе по формированию будущих органов ООН, и попросил у него соответствующую литературу. Он пригласил меня домой, в свою квартиру, которая размещалась в административном корпусе академии. Там он вручил мне объемистый том публикации американской цензовой переписи и сказал: «Вернете, когда используете».

За разъяснениями по содержанию опыта совхоза «Большевик» я обратился к заведующему кафедрой овощеводства Академии крупному специалисту профессору Виталию Ивановичу Эдельштейну, которого, как консультанта помнили и уважали в этом совхозе. Виталий Иванович пригласил меня в свой домик на территории овощной опытной станции Академии. Он подробно ответил на мои вопросы, рассказал о передовых приемах труда зарубежных овощеводов и даже показал, как они выполняются.

Другие мои контакты с преподавателями Академии связаны со второй производственной практикой — после IV курса, которую в то время проходили по-разному. Часть студентов отправили, например, в Каменец-Подольскую область Украины составлять оргхозпланы колхозов, под руководством преподавателей кафедры организации сельского хозяйства А.С. Викторова и Н.П. Варламова. Другие — нашли свое место практики сами, получив ходатайства предприятий и организаций. К их числу относился и я. Мною, в результате консультаций с заведующим экономической лаборатории ВИСХОМа (Всесоюзного института механизации сельского хозяйства) М.И. Горячкиным была задумана дипломная работа на тему «Система машин в зерновом хозяйстве» своеобразной зоной которого являлся Дольний Восток. Моему желанию пошли навстречу в главке Совхозов Востока тогдашнего Министерства совхозов СССР и согласно полученного там письма, мне приказом по факультету было определено место проведения практики в Амурской области. Продолжительность ее была велика — 6 месяцев. Приехав в Амурский зерновой совхоз Куйбышевского района Амурской области, я с увлечением изучал местный материал. Этому способствовало то, что в совхозе мне поручили, в соответствии с заданием Министерства, подготовку данных для пересмотра норм выработки и расхода горючего на тракторные работы. При невозможности прямых контактов с преподавателями, так как командировки для руководства практикой на Дальний Восток исключались, я пытался возместить ее перепиской. В ответ на свои письма я получил ответ от доцента кафедры экономики сельского хозяйства М.Н. Гумерова, от своего будущего руководителя дипломной работы профессора И.С. Кувшинова. Особенно знаменательным для меня был подробный ответ на мое письмо от заместителя директора Академии по научно-исследовательской работе доцента Г.М. Лозы (впоследствии ректора, а затем академика — секретаря отделения экономики ВАСХНИЛ). Я написал ему, под впечатлением его весьма внимательного отношения к моей первой студенческой работе по совхозу «Большевик», которая как мне стало известно, по его настоянию на первой послевоенной научной студенческой конференции получила третью премию и была опубликована в сборнике студенческих научных работ в 1949 г.

В моем письме к Г.М. Лозе я изложил ему свое понимание необходимость адаптации системы машин к условиям зернового производства Дальнего Востока, которое назвал «тезисами». Ответ от Григория Матвеевича пришел неожиданно быстро — авиапочтой. Он в нем сообщал, что находится в предотъездном состоянии — ему предстоял выезд на Украину. Тем не менее, он счел себя обязанным обстоятельно ответить на мое студенческое письмо. Ответ его звучал несколько юмористически: он писал: «то, что Вы называете тезисами я прочел» и далее следовал совет подтверждать выводы и предложения доказательствами и расчетами, чтобы дело не кончилось «словословием».

Этот ответ в известной мере охладил мою юношескую горячность и ориентировал на более аргументированное изложение добытого интересного материала. А суть его была в том, что в переувлажненных условиях Амурской области, приходилось ставить зерноуборочные комбайны на сани и передвигать по полю тягой двух мощных гусеничных тракторов.

Был сделан вывод о необходимости конструирования самоходного комбайна на гусеничном ходу, а также в условиях низкой тру-дообеспеченности хозяйств Дальнего Востока, потребности в повышенном оснащении высокопроизводительной техникой.

Ответ Г.М. Лозы остался для меня на всю жизнь примером внимательного отношения к обращению любого человека и скромности преподавателя и ученого. К сожалению, в последующей жизни пришлось столкнуться с другими примерами. Была у меня, уже в период работы во ВНИИЭСХ докторанта из Казахстана. Я ей сочувствовал, не только, как к стремящейся выполнить серьезную работу, но и как к женщине, которая жила в Москве в Тимирязевском общежитии с малолетним сыном, который посещал тамошний детский сад. В силу недостатка предшествующей подготовки с ней пришлось поработать намного больше, чем с другими диссертантами, и после защиты, единственный раз в моей многолетней практике встречаться с экспертом ВАКа, по поводу доказательства наличия в работе научной новизны. Впоследствии эта бывшая диссертантка вследствие крупной служебной неприятности попросила по телефону о моем ходатайстве перед ректором ВУЗа об оставлении ее на работе. Ее просьба была выполнена, о чем я ей сообщил в письме. Ни на это, ни на последующее письмо я ответа не получил.

Возникает законный вопрос: если этот вузовский профессор (а она после утверждения в ученой степени вскоре получила это звание) не считает себя обязанной ответить на письмо тому, кто ее «вывел в люди», то ответит ли она «простому человеку», которому ничем не обязана?

Полагаю, что часть вины в этом «феномене» лежит на мне: я подготовил автора докторской диссертации и не воспитал этически полноценного преподавателя и человека.

Вспоминая Тимирязевскую академию нельзя не сказать и о великолепных сотрудниках многочисленных служб, кафедр, факультетов. Невольно вспоминается истина, высказывания К.С. Станиславским: «театр начинается с вешалки». Контакты с этими работниками в студенческие и в аспирантские годы оставили неизгладимое впечатление. Все кто учился со мной, да и после меня на экономическом факультете помнят его секретаря Серафиму Михайловну Пильдон. Это была подлинная мама сту-дентов, которая была в курсе всех их дел и всех вопросов, с которыми им приходилось обращаться. При наличии декана факультета, которым при мне был профессор И.С. Кувшинов и его заместителей, которые менялись, студенты, прежде всего, шли к Серафиме Михайловне. Окончившие академию и посещавшие свой родной вуз, прежде всего, также шли к ней. Во время своей последующей вузовской работы я, став деканом экономического факультета сначала в Омском, а затем Целиноградском сельскохозяйственном институте повышал, как сейчас говорят «имидж» секретарей факультета. В Омском институте это была М.М. Смехнова, которую до меня студенты и преподаватели звали просто Машей. Я поставил условие: обращаться к ней только по имени и отчеству. Меня кое-кто критиковал, за то, что я из Маши сделал Марию Михайловну своим заместителем, (при наличии на факультете менее 500 студентов должность заместителя декана не полагалось).

Но хотя Мария Михайловна не достигла уровня Серафимы Михайловны с ее талантом работы со студентами, повышение ее статуса на факультете было, несомненно, полезным. Оно сохранилось и после моего отъезда из Омска при последующих деканах.

Характеризуя значение вспомогательных работников ВУЗов, мне запомнился такой эпизод. Профессор И.С. Кувшинов поручил мне, аспиранту, прочесть несколько лекций для собравшихся на курсы повышения квалификации работникам учебных хозяйств Академии. К моему удивлению я получил от диспетчера Учебной части письменное приглашение зайти, согласовать составленное для меня расписание.

А лаборантка кафедры заранее подобрала названные мною таблицы для иллюстрации лекций, которые сама и развесила в аудитории. Эти примеры глубокого уважения к труду лектора, основной фигуре учебного процесса я не раз вспоминал в последующие годы своей преподавательской работы, в особенности в Акмолинске (впоследствии Целинограде), где создание первого в городе ВУЗа — сельскохозяйственного института начиналось с нулевой отметки и, разумеется, его традиции только складывались.

Вспоминается и старший лаборант, кафедры Экономики сельского хозяйства Александра Петровна Битюцкая, которая обрабатывала огромную массу материалов годовых отчетов для профессора И.С. Кувшанова. А.П. Битюцкая используя примитивную счетную технику того времени — арифмометры «Феликс» и карточки (фишки), выполняла весьма сложные и трудоемкие аналитические расчеты. Мне довелось выезжать с ней в Бузу-лукский район Чкаловской области и Новоузенский район Саратовской области. Получив сопроводительное письмо заместителя министра сельского хозяйства СССР П.П. Лобанова, мы с ней получили доступ к годовым отчетам колхозов и материалам машинно-тракторных станций. Я был свидетелем и участником ее предельно старательной работы.

Как и все Тимирязевцы, я остро переживал кризис моего родного ВУЗа, связанный с попыткой реализации высказанной Н.С. Хрущевым на совещании в Акмолинске идеи о том, что сельскохозяйственные институты нужно переводить с городского асфальта на землю, т.е. в сельскохозяйственные предприятия. Центральным объектом критики Н.С. Хрущева была Московская сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева. Поскольку, я ее выпускник и бывший аспирант постоянно поддерживал с нею связь, то, вероятно, мне уместно поделиться впечатлениями о попытках ее перемещения из Москвы.

Выехав по поручению ректора Целиноградского сельскохозяйственного института М.А. Гендельмана в Москву для реализации договора о шефстве Тимирязевки над нашим целинным ВУЗом я застал ректора Г.М. Лозу в его кабинете, за столом перед расстеленной картой Павловского района Алтайского края. Г.С. Лоза рассказал, что первоначально коллектив Тимирязевской академии предложил перевести ее в Подольский район Московской области. Это предложение было отвергнуто. Тогда последовало новое: район Рязанской области. Это предложение мотивировалось тем, что Академия имеет перспективы обеспечить подготовку кадров для ряда регионов центра России не имеющих своих сельскохозяйственных ВУЗов. Однако и это предложение не получило одобрения. Один из тогдашних партийных руководителей, секретарь ЦК КПСС, бывший секретарь Алтайского крайкома Пысин посоветовал Н.С. Хрущеву, который лично решал вопрос о выдворении из Москвы сельскохозяйственной Академии, перевести ее в Алтайский край в Павловский район. С этим районом, находящимся в более чем в 50-ти км от краевого центра г. Барнаула, я был лично знаком. Во время войны туда на базу бывшего учебного комбината, размещенного в одноэтажных деревянных строениях, был эвакуирован Пушкинский сельскохозяйственный институт, в котором я до призыва в армию окончил первый курс.

По указанию ЦК КПСС туда выезжал Г.М. Лоза. Результаты его поездки и явилось та карта района, которую он показал мне на своем столе. Комментируя содержание этой карты он сказал, что предстоит написать записку в ЦК КПСС о необходимости разработке планов электрификации, газификации и водоснабжение будущей строительной площадки Тимирязевской академии в Павловском районе. Слушая это я вспомнил высказывания Целиноградского ректора М.А. Гендельмана, который тоже был озабочен переводом Вуза на землю (его слова о том, что целинная земля видна из окон Целиноградского сельскохозяйственного института не убеждали власть предержащих отказаться от идеи перевода и этого только начавшего обустраиваться института «на землю»).

По поводу реальной перспективы этого перемещения ГА. Ген-дельман резонно замечал, что одних указаний, даже казалось бы всесильного Н.С. Хрущева, для этого мало. Деньги на строительство любого ВУЗа Госбанк переведет только тогда, когда ему будут представлены рабочие чертежи, т.е. завершен сравнительно длительный процесс проектирования. Видимо, эта простая истина была понята тем, кому предстояло реализовать указание Н.С. Хрущева о перемещении Тимирязевки. И тогда, с учетом неизбежно длительного срока проектирования и строительства Академии в Павловском районе, последовало новое руководящее указание: перевести Академию на базу Курского сельскохозяйственного института. Г.М. Лоза послушно отправился в Курск, чтобы выяснить возможности реализации этого варианта. Но там, Г.М. Лозу, про которого говорили, что «Лоза гнется, но не ломается» постиг приступ стенокардии и его срочно положили в курскую больницу. Тем не менее, он из Курска сумел сообщить, что тамошний институт сам находится «на асфальте» и никаких условий для приема Тимирязевской академии не имеет. Одновременно Г.М. Лоза подал заявление об освобождении от должности ректора по состоянию здоровья и эта его просьба была удовлетворена.

А в дальнейшем развитие событий я знаю со слов своих коллег, из Академии, которую во время приездов из Целинограда в Москву периодически посещал. В отношении этого, несомненно, лучшего аграрного вуза страны осуществлялась навязчивая идея Н.С. Хрущева. Ее в беседе со мной Г.М. Лоза определил известной фразой римского полководца и государственного деятеля Катона-старшего, которой он завершал все свои выступления в сенате: «Карфаген должен быть разрушен».

В Академию прекратили набор студентов на первый курс. А это означало, что в соответствии с нормативами главвуза, по которому численность профессорско-преподавательского состава определялась нормативом числа студентов на одного преподавателя, часть их подлежала сокращению. В коллективе Тимирязевки недоумевали: если она виновна в том, что учит «на асфальте» то следует выводить из нее старшие курсы изучающие производство, а не первые которые слушают общеобразовательные предметы.

Таким образом, Академия стала отмирать, начиная со своих оснащенных в течение многих десятилетий уникальным оборудованием и методическими пособиями общеобразовательных кафедр. Чтобы ускорить ликвидацию Тимирязевки послушный высшей воле главвузовский аппарат создал ряд комиссий по использованию помещений, оборудования кафедр, кадров, распределению студентов старших курсов по другим ВУЗам.

Как рассказывают очевидцы, в Москву пригласили около десятка ректоров крупных вузов страны с целью решения с ними этих вопросов. Результат этого вызова оказался неожиданным. Ректоры, все как один побывав в Тимирязевке, заявили о том, что охотно возьмут оборудование — у них такого нет; студентов старших курсов принять не могут и вообще не понимают зачем нужно ликвидировать такой превосходный вуз.

Между тем приближалось столетие Тимирязевки, которая была основана в 1865 году. Профессор С.Г. Колеснев рассказывал, что в эти тревожные времена, будучи в санатории в Карловых Варах (Чехословакия) он слушал радиостанцию Би-Би-Си и читал английские газеты. Радио сообщило, о том, что из Англии уведомили Советское правительство о том, что там создан комитет для участия в праздновании столетия Тимирязевской академии. А в английских газетах писали примерно следующее: «Можно себе представить, что бы писали в московских газетах, если бы мы вздумали ликвидировать Оксфорд или Кембридж. А они собираются ликвидировать старейшее учебное заведение страны — сельскохозяйственную академию и не пишут в газетах об этом ни слова».

Судьба распорядилась так, что незадолго до столетия Тимирязевской академии решением пленума ЦК КПСС Н.С. Хрущев был снят с должностей руководителя партии и государства. Вместо ликвидации Академии началась срочная подготовка празднования ее столетнего юбилея. Мне, приехавшему в то время в Москву из Целинограда, декан экономического факультета профессор С.С. Сергеев вручил на это мероприятие пригласительный билет в Кремлевский Дворец Съездов. Там 3 декабря 1965 г. состоялось незабываемое торжество. Приветственную речь произнес председатель Президиума Верховного Совета СССР А.И. Микоян. Он вручил Академии орден, который принимали старейшие профессора. Были приветствия и подарки от многих зарубежных вузов и головных вузов всех союзных республик. Затем были концерты: художественной самодеятельности сельскохозяйственных вузов страны и лучших профессиональных артистов. Мне запомнилось выступление студента — самодеятельного тимирязевского поэта. В его стихотворении шла речь о том, что весной, когда Академии угрожала ликвидация, лиственницы на аллее Тимирязевки стали осыпаться, а осенью, когда эта угроза миновала, они вновь зазеленели.

Говорят, что у каждой победы много отцов, а поражение — сирота. Выживание Тимирязевской академии несомненно было победой разума над волюнтаризмом. Наряду с такими стойкими ее руководителями, как Г.Н. Лоза и его единомышленниками, которые самоотверженно боролись за сохранение своего Вуза, после ухода Н.С. Хрущева, нашлись и другие претенденты на эти заслуги. Это были «вышестоящие, руководящие» работники, которые говорили о том, что они «… использовали все резервы нашего бюрократизма для того, чтобы задержать ликвидацию Тимирязевки». Не мне судить имел ли место в действительности этот «бунт на коленях», или задним числом желаемое выдавалось за действительное.

Много позже, в 1970-е годы во время работы в Костромском сельскохозяйственном институте меня назначили председателем Государственной Экзаменационной Комиссии на экономическом факультете Академии.

Проведя эти экзамены, я, как и в предыдущие годы, когда приходилось выполнять аналогичные обязанности в ряде других вузов страны в своем отчете, высказал Ученому совету факультета ряд замечаний и пожеланий. А общий вывод был однозначным: Тимирязевский экономический факультет по уровню подготовки специалистов намного превосходил аналогичные факультеты всех остальных вузов.

В последние годы я был наслышан о кадровом голоде Академии, связанным с дефицитом молодых преподавателей в условиях мизерной оплаты их труда.

Остается надеяться, что при начавшихся переменах к лучшему в высшем образовании страны старые традиции Академии, флагмана сельскохозяйственного и экономического образования будут восстановлены и приумножены.